С другой стороны Рублевки - Юлия Меган

Тот не ответил.

Директор подошёл к окну и прижался лбом к прохладному стеклу. Он увидел, как Лёшка вышел из здания и присел на постамент скульптуры. Тройка чугунных лошадей неслась вперёд. Плечи Загайнова тряслись. Глеб Митрофанович отвернулся. Чувство вины перед парнем настойчиво грызло его. Конечно, один росчерк пера – и конезавод мог бы оплатить Алексею все пять лет его обучения. Можно заключить с парнем договор, обязать его отработать пять лет в совхозе. Но уж больно смутные настали времена. Деньги на счету конезавода таяли с каждым днём, а поступлений из бюджета всё не было. Кругом перемены. Везде новое начальство, которое с досадой отмахивается от назойливого директора: «На что тебе деньги, Глеб? На корма? Лето же сейчас. Пусть твои кони травку щиплют – вот тебе и корм!»

А лошадям ведь и овёс нужен, и витамины. Но начальство это вообще не волнует. Да, времена настали…

Директор снова бросил взгляд за окно. Лёшка всё сидел на постаменте и плакал. Мужчина приоткрыл дверь своего кабинета. На лице его была решимость.

– Валентина Петровна, пройдите ко мне!

Секретарша послушно вошла.

– Оформите, пожалуйста, один земельный пай на имя Загайнова Алексея Матвеевича. Его паспортные данные должны быть в отделе кадров.

– А кто это – Загайнов Алексей Матвеевич? – вздёрнула брови женщина.

– А вон он, на скульптуре сидит. Видите?

Валентина Петровна подошла поближе к окну.

– Это тот, что к вам сейчас заходил? Младший конюх? – В голосе секретарши послышалось немалое удивление. – За что этому сопляку такой подарок? За какие заслуги?

Женщина повернула к директору лицо, на котором читалось плохо скрываемое раздражение.

– Глеб Митрофаныч, вы уверены?

– Уверен, уверен, – кивнул тот.

– Да кто он такой? – не унималась Валентина Петровна. – Родственник что ль, ваш?

– Нет, не родственник.

– А кто?

– Просто хороший парень, которому нужна помощь.

– Помощь! – проворчала секретарша. – Помощь всем нужна. Сколько он в совхозе-то проработал? Неделю?

– Почему неделю? Год.

– Один год! Раньше только после трёх лет была возможность пай получить, и то не у всех. А тут один год отработал – и пай ему оформи! Это ж не просто бумажку взяла и буквы накорябала. Собрание пайщиков надо собирать, чтобы протокол был с подписями собравшихся.

– Соберём собрание, соберём. – Директор терпеливо слушал ворчание подчинённой.

– Ну хорошо, как скажете!

Валентина Петровна нехотя пошла выполнять указание.

* * *

Земельный пай члена совхоза – гербовую бумагу с печатью Московского конного завода и подписью директора – Лёшке вручили торжественно, на собрании в сельском клубе.

Глеб Митрофанович крепко пожал парню руку.

– Держи, Алексей! – произнёс он. – Теперь ты не просто совхозный работник. Ты – полноправный член нашего совместного хозяйства. Мы принимаем тебя в наш коллектив, в нашу семью, можно сказать. Вот эта бумага, земельный пай, тому подтверждение. И не просто принимаем, а доверяем тебе часть нашего совхозного имущества. Ты теперь наравне со всеми можешь распоряжаться самым дорогим, что у нас есть – нашей землёй. Не единолично, разумеется! – Директор поднял указательный палец. – Но в числе других пайщиков теперь есть и твой голос. Надеюсь, что ты будешь использовать его разумно и исключительно во благо нашего общего дела.

* * *

В тот же день Лёшка получил ещё одну бумагу. Из военкомата ему пришла повестка в армию.

* * *

Служил Загайнов исправно, без происшествий. Лёшке повезло, в отдалённые воинские части его посылать не стали. Парня даже не вывезли за пределы Московской области. Дед с бабкой регулярно навещали внука.

– А дружок твой, Вовка, в армию-то не попал, – докладывала новости бабка Нюра. – Грыжу у него на медкомиссии нашли. Сказали, к воинской службе не годен. Операцию надо делать. Он после ПТУ на конезавод работать пошёл. Говорят, ему тоже пай дали – мать его, Маринка, выпросила. А Лизка медучилище заканчивает. Директор про тебя спрашивал. Говорит, как там Алексей? Ждём его на конезаводе. А совхоза уже нет, Лёшенька. Теперь это не совхоз, а… как его?

– Ахционерное обчество! – подсказал дед Матвей.

– Во! Оно самое. И директор теперь уже не просто директор, а этот… как его?

– Генеральный дирехтор ахционерного обчества!

– Генеральный? – не понял Лёшка. – Это вроде генерала, что ли?

– Ну, типа того, – подтвердил старик.

– И мы теперь все не члены совхоза, – продолжала бабка Нюра.

– А кто?

– Да, чёрт его знает, кто. Просто сельские жители.

– А пайщики теперь не пайщики, а держатели ахций! – со знанием дела добавил дед.

– Намутили, в общем, – задумчиво произнёс Лёшка.

– И не говори-ка! – вздохнула бабка. – На вот, лучше борща моего, домашнего, поешь.

Парень согласно кивнул и взялся за ложку.

Глава 3

В начале апреля 1997 года на заборах по всему селу появились объявления следующего содержания:

«Покупаем акции (земельные паи) АО „Московский конный завод“. Цена за один пай 90000 долл. США. Покупка состоится в воскресенье, 20 апреля 1997 года, в 12.00 в здании сельского клуба».

Первой, идя на работу, объявление увидела мать Лизы Проскуриной. Звали её Нина Павловна. Это была женщина, которая всегда ходила с накрашенными губами и покрытыми лаком ногтями. Лак на ногтях часто облезал, но снимать его она не спешила. Сие обстоятельство нисколько её не смущало. Волосы Нина Павловна нещадно обесцвечивала и подвергала химической завивке.

В утренних сумерках написанное читалась плохо. Проскурина-старшая подошла поближе к забору, искоса, по-куриному, взглянула на листок сначала правым глазом, потом левым. Помотала головой, отошла от забора. Замерла, оглянулась. Снова подошла к забору и стала читать объявление, почти уткнувшись носом в листок бумаги. Перечитав его несколько раз, она судорожно набрала в грудь воздуха и заорала:

– Коля, Коль! Коля!

Истерически выкрикивая имя мужа, женщина побежала обратно в дом. Супруг Нины Павловны, Николай Терентьич, только что проснулся и стоял на кухне в растянутой майке и семейных трусах в горошек.

– Чего? – испуганно заморгал он заспанными глазами.

– Там, на заборе… – У Нины Павловны перехватило дыхание.

– Что?

– Висит…

– Кто? – напрягся Проскурин.

– Объявление…

– Да тьфу на тебя! – облегчённо выдохнул глава семьи. – Я уж чёрт-те что подумал! Объявление… Ну и что там, в том объявлении? Чего ты орёшь-то?

– Ой, не могу! – Задыхаясь, Нина Павловна опустилась на табурет. – Иди, сам почитай.

– Да ну!.. Да что… Да дура ты… – отмахнулся Николай Терентьич. – Что там?

Но женщина только тяжело дышала и мотала головой.

Посмотрев на невменяемую супругу, Проскурин всё-таки влез в шлёпанцы, накинул куртку и вышел на улицу. Через несколько минут он вернулся в дом, присел на другой кухонный табурет и закурил.

– Что-то я не понял, там после девятки сколько нулей? – спросил он жену.

– Ага, а я вот тоже считала-считала, и понять не могла, – закивала та.

– Четыре, что ли?

– Да вроде того.

– Или три?

– Ой, Коль, там что-то много накручено! У меня от тех нулей аж в глазах зарябило.

– Четыре, точно. Девяносто тысяч. Долларов. США. – Николай Терентьич делал паузу после каждого слова, как будто прислушиваясь к звуку собственного голоса.

– Ой, господи! – взвизгнула Нина Павловна, тут же прикрыв рот рукой. – Слушай, а может, пошутил кто? – зашептала она, вытаращив глаза.

– Да здесь за такие шутки! – Супруг потушил в пепельнице окурок и тут же закурил снова. На кухне повисла дымовая пелена. – За одно место прихватят и не моргнут.

– Ну, мало ли… Времена, сам знаешь, какие. Может, из приезжих кто, из дачников, выпил лишнего.

– И пошёл на забор объявление повесил? – хмыкнул Проскурин.

– Ну да! Москвичи – у них же на уме неизвестно что! Особенно, если писатель какой или композитор. У них в мозгах, знаешь, какие завихрения бывают! И не такое на забор могут повесить.

Николай Терентьич метнул на жену быстрый взгляд.

– Ладно, чего сидеть гадать, – сказал он. – Надо у людей вначале поспрашивать. Может, кто что знает.

К обеду новость уже обсуждало всё село.

– Это происки американских империалистов! – кричала Полина Сергеевна, бывшая классная руководительница бывшего одиннадцатого «Б». – Они хотят своими гнилыми долларами разложить наше здоровое общество!

– Да то в «РАНИС»е4 опять кто-нибудь из интеллигентов нажрался и пошутить решил, – выдвигала версию Нина Павловна. – Как пить дать!

– Ну и шутили бы у себя в «РАНИС»е, – возражал ей супруг. – С чего бы им сюда переться?

– Это бандюки развесили! – кряхтел дед Матвей. – Точно! Я их видел – они тут ночью шныряли.